Разговор на троих

Каждый вечер я беру стакан,
Скинувшись, мы покупаем поллитровку.
Мой приятель - наркоман,
А другой - поэт, утративший сноровку.
Наркоман обычно говорит,
Об иллюзиях, возможностях души.
Только врёт он всё, вчера он был убит,
Кем-то неизвестным за понюшку анаши.

1

День был странный, будто кто-то молоко разлил,
Не туман, но я не мог найти дороги...
Вы представьте: полдень, а в зените месяц плыл,
И его рога скользили, словно мои ноги.
Я присел у грязного забора,
Мимо Фея пробегала с красными ногами.
Я не видел, но звенели каблучками шпоры -
Это пару пятаков мне кинула она с дурацкими словами:
«Скушай хлеба, может улыбнёшься...»
Я ответил ей бескровными губами:
«Может лучше ты нагнёшься? –
Не о хлебе, о другом мечтаю я ночами...»

Тут поэт, утративший сноровку встрепенулся,
Он сказал, от слов своих краснея:
«Ну а ты?.. А я б загнулся,
Если б встретилась такая Фея»

День был странный, повторяю, как туман,
Заблудился я, хотел поймать такси,
Но такой уж у меня пустой карман,
Так что Фею некуда везти.

Вдруг закрыл глаза я на одно мгновенье,
А открыв их, увидал себя я в тёмном месте,
Рядом Фея, и не смог я скрыть волненье,
От предчувствия лишенья чести.
А волненье плавало и превращалось в страх,
Жаркое её дыханье погружало в холод.
Как тебя порой ломает в собственных стихах,
Так и я, когда порой обколот.

Тут опять поэт встряхнулся и ввязался,
От эрекции своей неистово краснея:
«Ты бы для начала выпил и поцеловался,
Дальше - всё само собой, а главное – теплее»

Повторяю - день был странный, я её не караулил,
Денег нет, и выпить я не захватил.
Я сробел, глаза испуганно зажмурил –
В ужас впал, когда я их открыл;
Фея вдруг исчезла, оказался я в глуши,
В тёмном месте, на карнизе каменном отвесном,
Голый, как собака и с понюшкой анаши,
Разговаривал я с кем-то неизвестным...

Тут поэт икнул трезвея,
Виновато промолчал краснея:
Мол, мы знаем про твою беду -
Будет тебе пухом всё, что есть в Аду...

2

Быть поэтом, это значит тоже
Хорошенько выпив - оказаться без закуски,
Сердце открывать - а получать по роже,
Быть евреем - а писаться «русский»

Всякие поэты есть на свете,
Есть такие, что и близко не поэты,
Но себе, на дорогом портрете -
Глупою молвой рисуют эполеты.
Кто в тираж газетный сунул интервью,
А других кукушки славят соловьем,
И рифмуют смело – «Горькую, я братцы пью!»,
Будто сахарную все мы пьем...

Ну да бог с такими или Сатана –
Колокол, а может банный таз по ним звонит,
Худородный и бездарный, как стена –
Серым цветом он стиха не замутит.

Прочь факиры глупого искусства!
Уходите в свою глубь, в свою альтернативу.
С вами, что без вас - на этом свете чувство
Опалило несгораемую гриву.
Ненавижу смысл слова – «Плюрализм»,
Компромиссом пахнет конформиста.
Где б найти сто тысяч клизм –
Чтобы без дерьма, чтоб было чисто?..

Не ужиться мне, с толстой рожей Борьки,
Оттого вне конкуренций алкоголь.
А еще вчера, от бодрой «Пионерской зорьки»
Я вставал, почти что, в шесть ноль ноль.

…
Снова
Мямлит наш поэт слюнявыми губами,
От горячки белой сам не свой,
Он в поэзии - летал кругами,
Написал однако, сборник «Параной»

Когда умирает поэт - в мире ничего не происходит;
Не загораются звезды, не кончается слово,
и даже не плачут.
Его, как бродягу, менты похоронят
И уж никогда и ни чем не означат.
Стихи на бумаге истлеют в пыль,
Книжки съедят мыши и моль.
И никому не ведомый стиль
Другой сочинит в шесть ноль ноль.

Слушай поэт, заткни свой фонтан –
Говорю я читая некролог в газете:
«Вчера, на помойке, погиб наркоман,
С особой приметой - наколкою «Петя»

Я сам это слово усердно колол,
А он получал наслажденье:
Он был анархист, но верил в престол,
Любил Ленинград - Петрово творенье.
Он был в нём однажды, правда во сне,
И дым перепутал с туманом.
Запомнил «Аврору», себя на коне,
Но умер, как есть - наркоманом.

Поэт неуёмный снова промямлил,
О том, что пора, мол, Петра помянуть.
Однако за Ницше сморщившись тяпнул -
Спутать несложно, все они - муть...

Я тоже налил, но выпил за Петю -
Ницше товарищ, а Петя был друг.
Вместо него позвали мы третью -
Женщину дуру, суку из сук.

Поэт нахохлился при виде дамы,
От запаха ее взбодрился, ожил.
Забыл бедняга неудачные романы
И вдохновенно речь продолжил:

Я сидел возле пивного ларька,
И в лужах я видел грязные облака –
Жизнь дерьмо, если все облака
Такие же грязные, как видел я.

Старик незнакомый поведал мне:
Всё грязное только в твоей голове.
Ты видел небо в луже, на дне –
А небо вверху, облака в синеве.

Я вверх посмотрел, но увидел там лужу
И в грязной воде свинцовые тучи.
Слишком привык и в летнюю стужу –
Свалил облака в снежную кучу.

Скажи мне старик, где этот свет? -
Я вижу вокруг серую мглу.
Старик промолчал, безмолвный ответ
Ветер принёс - ты опоздал,
Свет не увидеть смотрящим во тьму.

Я знаю, все поэты - муть,
Когда рифмуют жуть и грудь.

Влюбленные в жизнь смерть не поймут,
Живым и не надо смерть понимать.
Умный всегда, на поверку - шут.
Но даже шутом не так просто стать.
Я был поэт, давно, теперь нет,
Теперь хоть к виску приставляй пистолет,
Но только боюсь я холод железа
И оттого, мой гимн – «Марсельеза»

Насилье - мой бог, насилье - отвага,
Я крови желаю - реку и море.
Но только условье - поле битвы - бумага.
А за окном - тишина и покой.
Поэму такую придумаю вскоре -
Гонимый поэт в ней будет герой.

Наш друг, наш покойник, был наркоман,
Он дым костров принял за туман,
Об этом обмане все мы читали -
Как некогда ведьм святые сжигали.
Но, обманувшись, все мы трезвели
И ноги свои - вовремя вспять
Повернув в безопасность,
Во все глотки пели,
Смело, отважно умели мы петь.

Зачем умереть - когда умирать?

Вся разница слова в тонком оттенке:
«Умирать» - много раз, может живой.
«Умереть» - один раз, это поставить к стенке,
Враз-навсегда, без слов, смысл иной.

Поэт заболтался в тепле разомлев,
К женскому боку прижавшись щекой:
Он уже думал - как грозный лев,
Он уже был - сочинённый герой.

3

Дама с стаканом тупо молчала
И всё что в ней было поэту отдала -
Позволила снять и порвать ей колготки,
Но это, простительно - действие водки.
Завтра забудет, а вспомнит так плюнет.
С мужчиной смешнее, ну что ж, что засунет?
А то, что трусы кто-то порвал -
Рвали и большее, разве ей жаль?
Этот тоннель, вчера был так мал! -
А нынче залезет весь Трансвааль...

Поэт, а прочти нам свою писанину –
Прошу рифмоплёта - желательно вслух.
Тот нехотя встал, к столбу прислонился,
Сказал: Этот стих - Рапсодия Мух.

Холодный, как смерть, конь алой зари
Мне улыбнулся - ты посмотри,
Видишь? - За мною солнце пылит
Это звонкая конница, память копыт.
Ты никогда не помнил рассвет,
Ты забывал даже закат.
Время пришло, дай мне ответ –
Чему в этой жизни ты ещё рад?
Что ты прожил, зачем ты живешь? –
Не надо, не мне - себе ты наврёшь.

Хвост его огненный был в пустоте,
А я, в полступни, стоял на черте.
Чёрные Дыры кричали - Шагай!
А я уж шагнул -
30 лет уже там...
Какой в пустоте может быть край?
Лишь Ангелов крылья -
опора стопам.
..................

Долго читал зануда-поэт,
Проклятый, где черти - возьмите его!
Закаты сменял очередной рассвет,
В громе стихов не заметил никто,
А после, в тиши, как покой наступил,
Кто-то сказал: «Ничего
ты не и з м е н и л...»

Демоны красивые поселились здесь,
Своими сигаретами, брошенными где попало,
они провоцируют холеру, а может пожар.
Старый художник, в натурщицы взял –
Прекрасную Деву, обнажённую до костей,
Ласково он рисовал Сент-Виктуар.

Стих первый. Стих дармоеда.
Лежит растекаясь, байковой тряпкой.
Красивым созвездьем с ним Андромеда,
От поцелуев до мармелада,
Дарит его и скачет мулаткой,
Заложницей быть его рада.

Времени нет - время в обрез,
Нельзя драгоценность тратить на падаль.
Если бы Лазарь воскрес...
Для жизни ли этой, надо ль?..
Чтоб в типографской, свинцовой краске
Чудом наивным в тираж воплотиться?
Чтобы натасканный поп в этой сказке
Мог раньше Господа с Дьяволом слиться?

Всё это побоку! Красный клин –
Жестоко вобьёт всех буржуев в гробы.
А те, кто любит нюхать бензин –
Может стоять у выхлопной трубы.

Красным клином в белое тело,
Штыком вонзиться - это любовь!
А тем, у кого картошка поспела -
Красный клин - просто морковь.

Я рот поэту ладошкой закрыл:
Я ведь просил - заткни свой фонтан.
Но он не послушал, он укусил –
За палец меня и в множестве ран –
Скончался и я, от белокровья...
Подать катафалк!

5

Поэт и Дама остались вдвоём –
Это, должно быть, идеальное сочетание.
Не мы через месяц к ним снизойдём –
Посмотрим чем кончится это лобзанье.

Месяц прошёл, я с наркоманом
Слетаю с небес в прохожих вселяя страх,
Вижу - поэт, как прежде, с стаканом.
А Дама, как прежде, с другими в кустах.

Поэт видно спьяну, нас разглядел
И, улыбнувшись, спросил про дела.
Ответили мы, что нету дел –
Кругом темнота, хоть бы память была...
В Раю ни души, в Аду пустота.
Бога искали, но так не нашли.
И только сейчас поняли мы
Что зря и напрасно мы умерли.

Поэт рассмеялся: Я так и знал!
Хотя, если честно, надеждою тешусь.
Я одинок, без вас я скучал –
Сегодня побреюсь, а ночью повешусь.

Здесь пустота - там пустота...
Пытались бессмыслицу мы втолковать,
Но рифму втемяшил поэт навсегда –
Он шило на мыло хочет менять.

Снова втроём - пьём и наркотим,
И вся пустота наша смеётся -
Ведь мы отовсюду на мир этот смотрим:
Где женщина наша нелепо е-я.

Странная жизнь, словно туман,
Смотрите - ползёт по губам таракан!..

Михаил Дмитриенко, Алма-Ата, 2000 год