• Roberttit
• 31 Mar 2025
• Музыка, театр, кино
• 32 Прочтений
• 0 Комментариев

Мадам для Гулливера

Режиссер Роландас Аткочюнас
Спектакль «Мою жену зовут Морис»
Театр «Лаилес»

Те, кто осенью видел на фасаде театра «Дайлес» плакат с огромной обнаженной женщиной, наверное, подумали, что тут дают порнушку туши свет.

Ничего подобного. Гигантская голая маха с полотна художника Гойи в окружении снующих около нее микроскопических особей иного пола рекламировала убойную комедию «Мою жену зовут Морис». А понт заключался в том, что в этом спектакле женщин в натуре нет вообще. Весь слабый пол играют одни мужчины. Выходит, реклама к спектаклю не имеет никакого отношения? Это как посмотреть. Я не исключаю, что грандиозное рекламное панно было придумано исключительно для того, чтобы подчеркнуть знаковость всей той уморительной чепухи, которую режиссер наворотил на сцене. И если так, то может оказаться, что эта чепуха - совсем не чепуха. Тут явственно видна и оглушающая ничтожность наших мужчин, и приторная мелочность современных женщин. Не говоря уже о том, насколько гнусно смотрится все, что вокруг них творится. Вернее, что они сами над собой творят. Итак, литовский режиссер Роландас Аткочюнас поставил совершенно сердючкообразный спектакль. Все бабы в нем - пардон, все дамы полусвета здесь - мужчины в женском облачении. Актеры целое лето учились ходить на высоких каблуках. Повывихивали себе ноги, зады посворачивали, стерли пятки... Причем ладно бы ходить - они теперь так уморительно вихляют всей фигурой, что зрительницы в зале понимающе заливаются хохотом. Оказывается, умиляющая нас женственность - походка, жесты, нежность взора - даются нелегко. Это достигается величайшим трудом, старанием и желанием понравиться мужчинам. Потому и нагую женщину на рекламе художник изобразил гигантской великаншей.

Забавно, конечно, но одной этой мыслью сыт не будешь. Автор пьесы - французский комедиограф наших дней Раффи Шарта - написал заурядную комедию про адюльтер. На Западе зритель такие бытовухи с гэгами обожает, а вот наш... Нашему подавай всякие подтексты и многозначительности. Он их усиленно ищет и тут. И тоже находит!

Да и как не найти, если все действие согласно пьесе происходит в колумбарии. По стенам - ячейки с урнами, в них прах мертвецов. И в этом интерьере владелец колумбария, изменив своей жене, пытается среди гробов, венков и прочих аксессуаров погребения покойников замести следы своей измены.

Это выглядит если не смешно, то, во всяком случае, пикантно. Зрительный зал делится пополам. Передние ряды, стоящие дороже и занятые публикой посолидней, не очень-то веселятся, смеется молодежь на задних рядах. Дело в том, что зритель постарше привык воспринимать карикатурность на сцене настороженно. Ведь сердючкообразные персонажи высмеивают современную нашу ситуацию с культом потребления и полнейшего пофигизма в отношениях с другими людьми. Неслучайно тут рефреном звучит библейское «возлюби ближнего своего, как себя самого», что, между прочим, каждый раз тоже вызывает смех в зале. Но исключительно у зрителя молодого.

На первый взгляд, не очень ясно, почему вся эта комедийная вакханалия с переодеваниями, розыгрышами и весь прочий балаган разыгрывается в колумбарии. То есть молодежи это неясно совсем, а зритель постарше подозревает - здесь гопак танцуют на могилах предков. Чего ради постановщик затеял всю эту игру? Получается, для того, чтобы как раз и показать, как мы сегодня относимся к своему прошлому. И гигантская раздетая гулливерша с копошащимися вокруг муравьями-червячками мужского пола тоже работает на вычурность всей этой нелепейшей ситуации. Вместе с тем хоть режиссер и поднял звучание спектакля до такой пронзительной ноты, здесь что-то еще, кроме этого, очень сильно всех раздражает. В определенной степени - конечно, интерьер крематория. Само по себе то, что вытворяют актеры - в общем-то не в счет. Раздражает вся ситуация целиком - т. е. секс среди могил, если называть вещи своими именами.

Лично для меня все стало ясным и понятным в самом конце. Это произошло на первой премьере, когда под аплодисменты на сцену выходят все, кто имеет прямое отношение к рождению спектакля. Так вот когда под заключительные овации на сцену вдруг выскочил, как мелкий бес из табакерки, сам автор пьесы, сильно смахивающий своим видом на мефистофельскую пародию, я окончательно утвердился в мысли, что спектакль этот не что иное, как типичный, словно по нотам разыгранный шабаш ведьм. Для современной западной драматургии это очень характерно. Мне тут же вспомнились слова Аткочюнаса, сказанные в интервью накануне премьеры: «Жизнь - это, конечно, игра. И часто с переодеваниями. Но вот в чем беда - игры с переодеванием никогда не бывают невинными. И «игрок» легко превращается в жертву собственной игры...»

***