Сказка про белого бычка

 

Этот рассказ известного капитана и писателя Д.А. Лухманова впервые был опубликован в 1928 г. в книге "На палубе"

 

Тяжело нагруженный английский парусный барк "Мэмло" стоял на якоре милях в двух от берега. На палубе корабля не было видно никакого движения. На баке сидел на кнехтах какой-то пожилой человек в синем рабочем платье и сосредоточенно удил рыбу.

 

По юту, с трубкой в зубах, заложив руки в карманы широких штанов, гулял человек в панаме, — очевидно, один из помощников капитана. Больше никого не было видно на судне, хотя из трубы камбуза вилась легкая струйка дыма, что доказывало во всяком случае присутствие на судне третьего человека — кока.

 

Часа в два дня показался идущий с берега к судну маленький паровой катер. Человек, гулявший по юту, нырнул вниз, в кормовое помещение, и через минуту снова показался с биноклем в руках.

 

Катерок подошел к трапу, и на палубу "Мэмло" поднялись приземистый краснолицый человек с седыми усами, в котором с первого же взгляда можно было узнать капитана, и молодой голубоглазый гигант, добрых шести футов росту и с грудью, на которой без всякого вреда для ее обладателя можно колоть кокосовые орехи.

 

— Мистер Андерсен, мой новый второй помощник; мистер Смит, мой старший помощник, — отрекомендовал капитан приехавшего с ним молодца встретившему их у трапа человеку в панаме.

 

Помощники пожали друг другу руки, затем все трое подняли общими усилиями трап и прошли в кают-компанию под ютом.

 

Катерок отвалил от „Мэмло" и пошел в город.

 

Удильщик на баке невозмутимо продолжал смотреть на поплавок своей удочки...

 

* * *

 

Кривой мистер Браун давал „отвальную" шестнадцати постояльцам своего бординггауза "Счастливый моряк".

 

Все шестнадцать сегодня уходили на парусном барке с грузом дешевой манчестерской мануфактуры в Новую Каледонию. Все шестнадцать были пьяны еще с утра, и теперь "добрый" Браун, заботливо получивший в портовой конторе за каждого из них по двухмесячному окладу в задаток, накачивал их окончательно.

 

Скверное виски, третьесортный, отдающий можжевельником джин, дешевый ром и дешевый эль лились рекою. Физиономии гостей Брауна, представлявших удивительную смесь национальностей и возрастов, были красны. Трубочный дым, как туман в Английском канале, ходил густыми клубами под потолком маленькой столовой. Громкий хохот, тяжеловесные остроты, обрывки песен и многоголосый пьяный говор на том удивительном английском языке, на котором говорят международные морские бродяги, сливались с резкими звуками хлопков по плечам, спинам и коленкам собеседников.

Все были необыкновенно веселы, и только один молодой итальянец, Леонардо Бертини, мрачно сидел перед пустым стаканом.

 

Браун время от времени с беспокойством поглядывал своим единственным глазом на итальянца.

Наконец Бертини встал и подошел к Брауну.

 

— Ну, довольно валять дурака, старая акула, отдайте мне мой задаток, я ведь ни разу не был пьян за все три недели, что прожил в вашей проклятой дыре, и отлично знаю, что е должен вам ни пенса.

 

Притворно пьяный глаз Брауна моментально просветлел, скользнул по озлобленному лицу, по могучим рукам молодого матроса.

 

— Хорошо, — ответил Браун, — не ваших денег не нужно. Но зачем так сердиться? Давайте выпьем по стаканчику вина, как друзья, и я отдам ваш задаток. Не обижайте меня, выпейте!

 

Бертини пожал плечами:

 

— Вы же знаете, что я не пью. Ну, хорошо, чтобы кончить эту глупую комедию, я выпью с вами стакан вина, как это мне ни противно, но если после этого...

— Да-да, сейчас же полный расчет... Миссис Браун! — заорал во всю глотку хозяин. — Поднесите-ка нам с Бертини по стаканчику кьянти.

 

Тощая, сухая, как прошлогодняя вобла, миссис Браун, хлопотавшая все время за стойкой, достала из-под прилавка большой стакан, наполнила его до краев красным вином из пузатой оплетенной бутылки и поднесла с поклоном Бертини. Из той же бутылки она налила в один из пустых стаканов, стоявших перед ее супругом.

 

Бертини сухо, но вежливо поклонился хозяйке.

Браун встал, и, расплескивая вино, поднял свой стакан.

 

— За ваше здоровье, Бертини, и за счастливое плавание!

— За ваше, — ответил Бертини. Браун залпом опрокинул в глотку стакан и с лихим вывертом поставил его на стол, хлопнув донышком.

 

Бертини медленно и с видимым отвращением выпил свой.

Допив, он пристально поглядел на Брауна.

 

— Черт знает, что за кьянти у вас, мистер Браун! Или я давно не пил, или... ваше... вино... — но Бертини не кончил.

 

Он едва дошел до своего места, рухнул на стул, голова его беспомощно опустилась на руки, и он заснул.

Стакан покатился по полу. Миссис Браун сейчас же подхватила его и унесла за стойку.

Никто не обратил внимания на разыгравшийся инцидент.

 

— Господа! — закричал Браун, — Пора на судно, уже десять часов, и катер нас ждет.

 

Двое здоровых молодцов из отставных профессиональных боксеров, — помощники мистера Брауна, — появились в дверях столовой и начали помогать едва державшимся на ногах гостям. Бертини и еще двух заснувших матросов пришлось вынести на руках и довезти до набережной в специально нанятом кэбе. Остальные, шатаясь, доковыляли сами.

С песнями и руганью стали рассаживаться на катере.

Спящих уложили на кормовые решетки. Около них сели помощники Брауна.

Браун пересчитал всех, вскочил в катер и крикнул:

 

— Отваливай!

 

Пристанский сторож сбросил с "пушек" тоненькие швартовы, машина катера зашипела, он отделился от пристани и пошел вдоль гавани, пробираясь между судами.

Выйдя за мол, он повернул на мелькавший вдали штаговый огонек "Мэмло".

 

* * *

 

Мистер Андерсен встретил катер у трапа.

 

Очутившись на палубе, люди моментально замолкли и присмирели. Суровая корабельная дисциплина приняла их в свои железные объятия.

 

Молча направились они к дверям передней рубки, молча вошли в освещенный масляной лампой кубрик, молча отыскали свои переправленные заранее Брауном и сложенные в кучу сундучки и мешки и, не раздеваясь, разлеглись на первых попавшихся койках, — благо на каждой лежал доставленный тем же Брауном свежий, набитый соломой матрасик, именуемый моряками "ослиный завтрак".

 

Трех человек, спавших на дне катера, вынесли на плечах и сложили на палубу.

Андерсен вопросительно посмотрел на Брауна.

 

— Вот этих двух можно отнести прямо в кубрик, мистер Андерсен, —заговорил Браун, указывая на коренастого рыжебородого ирландца и тонкого, гибкого, как стальной трос, белокурого юношу скандинавского типа. — А этого, — Браун указал на Бертини, — следовало бы положить куда-либо отдельно и не будить, пока не выйдете в море.

 

Андерсен усмехнулся.

 

— Шесть фунтов! Это будет стоить вам ровно шесть фунтов. — Андерсен лукаво подмигнул Брауну. — Два фунта с персоны, мистер Браун, — это моя такса.

 

Браун всплеснул руками.

 

— Мистер Андерсен, простите меня, но вы не христианин, поймите же, ведь я говорю только про одного!

— А я говорю про трех.

— Честное слово, только один.

— Ну, довольно торговаться, Браун. Пять фунтов — или везите всех трех обратно и доставьте мне таких, которые сами доходят до своей койки.

— Три и полдюжины виски, мистер Андерсен.

— Четыре, не надо мне вашего паршивого виски.

— Твердый вы человек, мистер Андерсен.

— Хитрая вы лисица, мистер Браун.

 

На этом разговор закончился.

Браун вытащил из кармана кожаный кошелек и передал Андерсену четыре новенькие золотые монеты.

Боксеры бережно отнесли ирландца и скандинава в кубрик, а Бертини, у которого Андерсен тщательно выслушал предварительно сердце, уложили на пол в столярной.

Андерсен запер столярную на ключ и положил ключ в карман.

 

— Счастливого плавания, мистер Андерсен.

— Хороших доходов, мистер Браун.

 

Новая команда мирно храпела по койкам.

Ровно в полночь Андерсен вошел в маленькую кочегарку "Мэмло", где стоял так называемый "шотландский"' котел, питавший паром две лебедки и брашпиль корабля.

Маленький вертикальный котелок был заряжен с вечера. Андерсен зажег его, дождался, пока уголь как следует разгорелся, и пошел в каюту. Здесь, чтобы разогнать сон, он принялся за устройство своего помещения.

 

Прежде всего Андерсен повесил над койкой пестрый ковер гамбургской работы. Над ковром он укрепил картину, изображавшую штормующий парусный корабль. Картина была написана масляными красками и вставлена в золоченую раму. Опытный глаз с первого взгляда узнавал в ней работу гонконгского китайца, пишущего в два с половиной часа за два с половиной доллара любое судно в любую погоду.

По бокам картины поместились в рамках, изображающих спасательные круги, фотографии дебелой блондинки в бальном платье с гирляндой роз на пышной груди и самого Андерсена в смокинге с массивной цепью по белому жилету и с хризантемой в петлице.

 

Одну из боковых переборок украсила раскрашенная и действительно художественно исполненная реклама виски "Джонни Вокер", а другую — полочка с гнездами для трубок и отрывной календарь под скрещенными британским и норвежским флагами.

 

В четвертой переборке была дверь, по одну сторону которой помещался умывальник с зеркалом, а по другую — шифоньерка с полкой для книг. Несколько раз Андерсен отрывался от своей работы и ходил в кочегарку подбрасывать уголь.

 

* * *

 

Светало.

Легкий бриз тянул с моря и играл поднятым под гафелем "Мэмло" новеньким английским флагом.

Разбуженная Андерсеном команда мрачно пила горячий черный кофе.

До корзинки с галетами никто не дотрагивался. И без еды мутило после трехнедельного пьянства.

Опохмелиться было нечем, так как все вещи раньше, чем были доставлены на судно, прошли тщательный таможенный осмотр, и ни одна бутылка не была допущена на корабль.

Никто не разговаривал.

 

Колокол на баке пробил два парных удара — четыре склянки, и в ту же минуту в дверях кубрика показалась массивная фигура Андерсена.

 

— Пошел все наверх с якоря сниматься!

 

Матросы медленно один за другим стали выползать на палубу. Андерсен распределил людей по местам, и съемка с якоря началась.

Загрохотал паровой брашпиль, зашлепали сбрасываемые на палубу снасти, с шипящим шуршанием развертывались паруса.

Капитан Мак-Миллон в синей фланелевой рубашке с расстегнутым воротом, в широких белых штанах и бархатных туфлях на босу ногу стал сам на штурвал.

 

Скоро "Мэмло", окутанный парусами сверху донизу, тронулся к выходу с рейда. Вода „запела" у него под форштевнем. Еще полчаса, и маленький городок Кроуфорд, на рейде которого "Мэмло" провел больше двух месяцев, скрылся за высоким лиловым мысом.

 

* * *

 

Андерсен отпер столярную.

Бертини, раскинув мускулистые руки, храпел, лежа на спине.

Удар тяжелого башмака в бок заставил его вскочить на ноги, но прежде чем он успел что-либо сообразить, громадный кулак Андерсена двинул его между глаз.

 

— Это что еще за манера прятаться в столярную и спать, когда судно снимается с якоря? Марш на палубу! — загремел Андерсен и вышел из столярной, бормоча по адресу ничего не понимавшего Бертини тяжелые матросские ругательства.

 

Когда Бертини пришел в себя и вышел на палубу, он все понял... Проклятый Браун опоил его сонными каплями, обобрал и доставил на судно. Восемь фунтов, полученных в задаток за годовой контракт, подписанный матросами, пропали. Теперь надо было два месяца работать даром. Другие хоть пьянствовали за свои деньги, а Бертини вел себя как монах. Он берег каждый шиллинг, мечтая поступить в мореходную школу и сдать экзамен на штурмана...

 

Команда "Мэмло" выстроилась на палубе.

Смит и Андерсен делили людей по вахтам. Каждого человека опрашивали, сверяли фамилию со списком, внимательно осматривали, как новую купленную рабочую лошадь, и сейчас же подбирали ему соответствующую пару.

 

* * *

 

Начались будни морской жизни на парусном судне.

 

Весь уклад ее был разделен на четырехчасовые клетки, и только с четырех до восьми часов пополудни время разделялось на две полувахты: от четырех до шести вся команда без исключения занималась генеральной уборкой судна после дневных работ, а от шести до восьми все, кроме рулевого и впередсмотрящего, отдыхали и развлекались борьбой, боксом или песнями под гармонику. Некоторые читали или играли в карты.

 

Сутки шли за сутками. Менялись широты и долготы, менялись погоды, а судовая жизнь с ее вахтами, сухарями, солониной, горохом и консервами по четвергам и воскресеньям не менялась, как освященный веками непреложный закон.

 

Всякий старый моряк безошибочно знал, что его ожидает в бесконечном рейсе в тридцать тысяч миль. Переменные погоды и беспокойные вахты приблизительно до тридцатой параллели. От широты Гибралтара встречные стада тунцов и дельфинов и охота на них с острогой с мартин-гика — любимый спорт матросов. Норд-остовый попутный пассат от тридцатой параллели и до экватора. Спокойные вахты и легкие судовые работы. Штилевая полоса с хлопаньем парусов о мачты и сумасшедшими шквалами, с проливным дождем такой силы, что не хватает воздуха для дыхания. Зюйд-вестовый пассат и ровный полный бейдевинд почти до мыса Доброй Надежды. Жестокие "капские" штормы, глухо зарифленные марсели, огромные коричневато-зеленые волны и качающиеся на них белокрылые альбатросы.

 

Спуск к югу почти до пятидесятой параллели, холод, гуляющие по палубе волны, дождевики и резиновые сапоги приблизительно на три недели. Постепенный подъем к северу, улучшение погод, приготовления к приходу в порт: скобление и тировка рангоута, окраска бортов и рубок и каторжная шлифовка палубы камнем.

 

Наконец, долгожданные берега Новой Каледонии и скучнейшая трехмесячная стоянка в порту Нумеа, бывшей колонии французских каторжников; абсент и чернокожие красавицы из недавних людоедок.

 

Из Нумеа с углем в Сурабайю за рисом или в Батавию за сахаром; длинные, томительные стоянки в тропиках; воняющие кокосовым маслом и жующие кроваво-красный бетель малайки; поддельное виски, прокисшее от жары скверное японское пиво; покупка попугаев и обезьян, — и опять через вечные штормы сороковых широт, через буро-зеленые валы Доброй Надежды, через милые тихие пассаты Атлантики домой, в один из маленьких портов Англии.

 

И все это на фоне каторжной работы, не просыхающего по неделям платья, хронического недосыпания, грубой соленой пищи, зуботычин и ругани, висящей в воздухе двадцать четыре часа в сутки.

 

* * *

 

На тринадцатый месяц плавания, с тихим попутным ветром, под всеми парусами, "Мэмло" входил в Английский канал, направляясь к Вестборо, городишку с тридцатью тысячами жителей на юго-восточном берегу Англии.

 

В Донженессе приняли лоцмана и послали телеграмму хозяевам. Команда укладывала вещи. Не только лишнего дня — лишней минуты никто не хотел оставаться на судне. Все рвались на берег.

 

Бертини, как самый грамотный, сидел за столом и подводил счета товарищей. Плохо сгибающимися от страшных застарелых мозолей, коричневыми, насквозь просмоленными пальцами протягивали ему матросы свои замасленные, исписанные каракулями, крестами и черточками записные книжки, и Бертини сосредоточенно считал.

 

Расчет был почти одинаков у всех: чистого заработка оставалось от двадцати пяти до тридцати фунтов на брата.

Бертини, который почти ничего не тратил в портах, рассчитывал получить около тридцати пяти фунтов. Если он не попадет опять в лапы какого-нибудь Брауна, этого хватит на три месяца учения и жизни на берегу, а там... там диплом второго помощника и... Бертини не смел даже мечтать о том, что будет дальше. Он знал только одно: его никто уже не будет больше бить по лицу и у него будет время для дальнейшего самообразования.

 

Но вот и рейд Вестборо.

На рейде стоит небольшой чистенький глубоко груженый барк, очевидно, готовый к выходу в море.

По юту барка гуляет какой-то человек с трубкой в зубах.

Другой человек сидит на кнехтах на баке и ловит удочкой рыбу.

 

Хорошенький городок тонет в зелени. Красные черепичные крыши и две высокие церкви с остроконечными блестящими, оцинкованными железом куполами. Несколько дымящихся фабричных труб. Мол. За молом мачты еще трех парусников и одного парохода. Слышны грохот лебедок и свистки паровоза.

 

Последние паруса взяты на гитовы.

 

— Пошел все наверх паруса крепить!

 

И шестнадцать человек весело и резво побежали по вантам отдать последний долг кораблю перед тем, как оставить его навсегда.

 

В этот момент они позабыли все горькие обиды, все пережитые ими притеснения и оскорбления. Они почувствовали даже какое-то нежное чувство к "Мэмло" и слились в общем желании сделать свою работу быстро, отчетливо и красиво; закрепить паруса так, чтобы сразу было видно, что это сделано руками моряков, видевших летучих рыб, а не прибрежными картошковозами.

 

* * *

 

Когда люди спустились с рей, "Мэмло" уже входил в маленькую гавань Вестборо, а на его палубе работали человек десять "береговых", привезенных буксиром из города.

 

Матросам "Мэмло" нечего было больше делать. Их служба кончилась. В кубрике их ждала целая компания бойких и необыкновенно любезных джентльменов, известных у моряков под общей кличкой "береговые акулы".

 

Тут были прачки, продавцы сигар и открыток, комиссионеры из магазинов готового платья, содержатели всевозможных баров и увеселительных заведений и два содержателя морских бординггаузов. Все они совали матросам в руки свои карточки, расхваливали свой товар и свои заведения, предлагали неограниченный кредит и злобно посматривали друг на друга.

 

Главными персонажами среди всех этих „благодетелей" были хромой, длинный и тощий мистер Адамс, содержатель бординггауза "Мыс Доброй Надежды" и толстый, но очень подвижный мистер Скинер, содержатель бординггауза "Эльдорадо".

 

Оба они предлагали матросам немедленно получить от них авансы, советовали не связываться кредитом с поставщиками, а покупать все за наличные деньги в лучших магазинах города, обещали устроить их у себя "совершенно как дома, по-семейному, чтобы дать возможность полного отдыха от тяжелой работы и грубой жизни". Оба расхваливали свой стол, мягкие постели, чистое белье и даже граммофоны с богатейшим выбором романсов, оперных арий и танцев.

Матросы смотрели на Адамса и Скинера, слушали их медовые речи и молча соображали, кто из них больше жулик.

Но Скинер сумел повернуть штурвал в свою сторону.

 

— Нам с мистером Адамсом нечего собственно говоря, состязаться, — скромно сказал он, окидывая масляными глазками матросов. — Нас только двое в городе, кроме, конечно, мелких предпринимателей, не зарегистрированных у капитана порта. У нас обоих действительно первоклассные бординггаузы. Дом мистера Адамса несколько дальше отсюда, — правда, он почти в центре города, но до него около получаса хода, а мой в пяти минутах ходьбы, и я, ожидая дорогих гостей, приготовил им хороший обед и богатый выбор первоклассных напитков.

 

Это "скромное" заявление решило дело.

Люди потянулись за своими вещами и стали выносить их на палубу...

 

* * *

 

Вечером команда "Мэмло" гуляла по городу. Во всех барах и увеселительных заведениях их принимали как бенефициантов. Женщины наперебой одна перед другой зазывали к себе.

 

К утру никто как следует не помнил, сколько взял накануне у Скинера и сколько истратил.

 

Адамс был страшно зол на Скинера, но утешался тем, что у него сегодня была работа и без команды "Мэмло", а послезавтра ожидался большой четырехмачтовый корабль из Чили, и Адамс рассчитывал на этот раз утереть нос Скинеру.

 

* * *

 

Хромой мистер Адамс делал "отвальную" восемнадцати своим постояльцам.

Все восемнадцать сегодня уходили на парусном барке в Вальпараисо с грузом металлических изделий.

Все восемнадцать были пьяны еще с утра, и теперь "добрый" Адамс, заботливо получивший в портовой конторе за каждого из них по двухмесячному окладу в задаток, "накачивал" их окончательно.

Скверное виски, третьесортный джин, дешевый ром и дешевый эль лились рекою...

Хромой мистер Адамс делал "отвальную" восемнадцати своим постояльцам.

Все восемнадцать сегодня уходили на парусном барке в Вальпараисо с грузом металлических изделий.

Все восемнадцать были пьяны еще с утра, и теперь "добрый" Адамс, заботливо получивший в портовой конторе за каждого из них по двухмесячному окладу в задаток, "накачивал" их окончательно.

 

Скверное виски, третьесортный джин, дешевый ром и дешевый эль лились рекою...

 

 

Д. Лухманов
****

Пожалуйста, авторизуйтесь для добавления комментария.